День Седьмой

пер. Алакат-Богаз – Нижний Кокасан – Белогорск - Симф - Сева – БабаКлава - Инжир.

7.00 Проспал – собирался встать пораньше и основательно постираться. Это все они, грибы-поганцы***! Пришлось урезать стирку до штанов: положенных 2 сантиметра грязи с них уже давно отвалились, оставив после себя неопрятные разводы и пятна. Пьяному милиционеру можно было бы, конечно, выдать сей дивный узор за попсовый камуфляж, но цивилизованным и в большинстве своем трезвым гражданам Симферополя и Севастополя - вряд ли. Сократил, и правильно сделал: пока наколенные и седалищные разводы в воде “разводил”, чуть не вымерз, как макак-резус на северном полюсе. Наскоро прополоскав посветленные на 2 деления диафрагмы (для несведущих: это равносильно увеличению яркости в 4 раза) штанишки в бассейне и удостоверившись, что обитающие в придонной растительности рачки вверх брюхом больше не плавают, решил, что “для горной местности - сойдет”.

*** Вообще это я тебя обещал разбудить в 6 и даже будильник поставил на 6:00... вечера. :) (комм. С. Романюка)

Публика в палатках – ни гу-гу, боятся, что мы с Тарасом их снова грибами кормить будем. Сходил за водой, запалил костер, вскипятил чай. После вчерашних “контрольных грибов в живот” на еду смотреть не могу совершенно. Поэтому, без малейшего слюноотделения изготовил суп с тушенкой и, неожиданно вдохновившись, булькнул в него остатки сыра. Из чистой вредности ведь накрошил, чтоб никому мало не показалось.

Вышли к 9.30. Вика по поводу выхода в цивилизацию одела светло-бежевые штанишки и ярко-розовую футболку, что сразу отбросило всех остальных в “сиволапое средневековье”. Лес очень скоро сменился широкими лугами, неистово цветущими белым и желтым. Тропа, тщательно старающаяся не набирать высоту, совсем заросла травой и, наконец, сдалась: туристическое счастье коротко, десяток минут по долине и - снова вверх. Под выстрелами не по-утреннему злобного солнца, мы минут 15 выползали на злополучный Алакат-Богаз***.

*** В свете последних изучений топонимов, я уже засомневался, на Алакат ли мы поднимались. Алакат- Богазом в книжке значится горный проход по грунтовой дороге из долины реки Тунас в долину реки Ускут, между горами Шуври-кая и Хургуч (что-то подозрительно все вокруг жмётся к финишу алфавита). В той же книжке написано, что на многих картах Алакатом называют перевал Кокасан-Богаз. Грунтовой дороги наши ноги не заметили, посему весьма вероятно, что истинный Алакат мы обошли какими-то безымянными буераками. "Развалин поселений" ("аликент" по-гречески), которые якобы могли бы дать названию перевала, глаза наши так же не имели честь лицезреть. Но, если отталкиваться от трактовки "алаката" как греческого же "авлакиа" - "канава, желоб, рытвина", то мы выбирались на самый что ни на есть истинный Алакат!

“Кошмар на улице буков”. (с) не сохранился.

За "вроде-Алакатом" пошли непрерывные леса, какие-то очень хорошие и родные, отдаленно похожие на джурлинские и джур-джурские. Неприметно выродившись в дорогу, тропа идет как бы по широкой “полочке” – склон слева достаточно круто уходит вниз, а справа поднимался вверх. За деревьями проглядывает обнаженный скальник. Хорошо, что нам туда не надо.

10.30 Грунтовка прибежала к очень красивому 2-метровому водопаду, журчащему там, где воды не должно быть по определению (если слепо верить карте). Приятный сюрприз. Жаль, слишком много вокруг уродующих его обломков веток и корней. От водопада, пересекая дорогу, утекал под гору не ручеек, а полноценная речка, причем достаточно чистая. Не отказал себе в удовольствии вдоволь напиться.

10.45 “Всякого народа” на Нижнем Кок-Асане, как и обещалось, в достатке. “Вялоходящие”, “ищущие-где-бы-поскорее-прилечь” и “праздноваляющиеся” нас игнорируют – “Ходят тут “всякие!”. Тарас умничка, вовремя отговорил нас от вечернего доходяжства. Всё-таки интересно, хватило бы у него красноречия, чтобы заставить нас вчера подписаться на дополнительный час с четвертью ходьбы? Нет, это было просто нереально. Да и грибами, похоже, пришлось бы делиться.

10.55 Богатый 3.5 метровый обелиск - “Героям-партизанам, погибшим в боях с фашистами в 1941-1944 Вечная Слава”. С вооруженной автоматами и красным флагом скульптурной группой. С четверкой табличек черного мрамора и заботливо ухоженной клумбой. Со свежевыкрашенной в небесно-голубой цвет чугунной оградкой и алыми шишками в ее “узлах”.

Через дорогу - памятник развитого социализма. На бело-зеленом “пограничном” столбе - система табличек:

“Энцефалитный клещ!” - злобный икзодес-икзодес изображен при всех регалиях, размером с добрый футбольный мяч.

“Не разводите костров. Не бросайте окурков!” (до жарко горящих костров и курящих толп - метров 150).

“Заметив в лесу пожар, сообщите в лесхоз или пожарную команду по тел. 91344 92302 или 01”. До ближайшего телефона – десяток километров, мобильники - "вне зоны покрытия".

Еще чуть в сторонке – деревянный щит с расчерченным на квадратики планом “Рекреационного участка Нижний Кокасан” – “Запрещается находиться в нетрезвом состоянии. Стоимость посещения (трезвого?)- 2 грн.”

Нарисованная на карте асфальтированной, дорога Приветное-Белогорск оказывается супесчаной, разъезженной и каменистой. Слева, вдоль по ходу нашего движения, течёт незначительный ручеек. Легковой транспорт, поднимая клубы желтоватой пыли, с завидной регулярностью снует туда-сюда, но останавливаться не соблаговоляет.

Потихоньку пылим к Белогорску. Минуем еще один, забрызганный белёсой придорожной грязью монумент: “Нижний Кок-Асан. 3 ноября 1941 Ичкинский партизанский отряд здесь дал свой первый бой немецко-фашистским захватчикам”.

11.45 Ледяное пиво приятно холодит горло. Это не машина времени, но красный “жигуль”, на скребущих о дорожное покрытие крыльях перенёсший нас к Белогорской автостанции. Места на всех не хватило - на момент посадки половина машины была оккупирована татарской семьей - чернявый родитель за рулем, супруга на посту штурмана, мелкая дочурка сзади. К ней-то и добавились Сережка Романюк, Вика и “вот этот ваш, самый маленький, мальчонка” (это обо мне). В багажник запихались 4 из 5 рюкзаков только потому, что Тарас своего рюкзака “никому, кроме собственной спины”, не доверяет. Было “немножко” тесно и “чуток” жарко. На одном из лихих виражей (ох уж мне эти, народные гонщики) бедную девчушку едва не размазали по двери.

12.30 Все еще в ожидании Тараса с Островским. Вику отправили на весьма кстати подвернувшейся маршруткой в Симф - сливать фотки с камеры. И-эх, не тянет пока еще цифровая фотография до “классической” по соотношению цена носителя/хранимый объем. Кстати, кстати, сегодня вроде как праздник, мы замкнули “второе колечко”! Знатная “восьмерочка” получилась: первый бублик “испёкся” слегка вогнутым - Ангарский-Чатыр-Головкинские-Ангарский, а вот второй - вполне даже округлый: Белогорск-Симф-Ангарский-Северная Демерджи-Тырке-Караби-Кок-Асан-Белогорск. За это нужно прямо сейчас еще пару глоточков пригубить. А это еще кто из-за спины к моей бутылке скрюченные пальцуры протягивает? Ах, Домнул*** Островский пожаловали...

*** “Домнул” по-молдавски - это “Пан” по-украински.

Тарас с Сережкой докатились до Белогорска совершенно бесплатно, на “козле” председателя колхоза. По дороге детально ознакомились с сельхоз. угодьями, сельхоз. потерями, планами на будущий урожай, а так же “нецензурными способами выражения крайнего недовольства категорической леностью работающих в полях несознательных персоналий”.

13.10 Местный, усатый, пузатый, частный, подлый, жадный, вращающий на пальце ключи от легковухи “вариант” предложил уехать в Симф “прямо сейчас” по 10 гривен с чела. Всё апеллировал к нашей сознательности, катастрофической потере драгоценного для отпускника времени и принципиальной неспособности “всегда переполненной маршрутки” вместить “такие огромные рюкзаки”. Ровно через 5 минут водитель неукомплектованного РАФика затребовал с нас ровно по 3 дензнака, с готовностью распахнув совершенно пустой багажник. Как вы думаете, кого из них мы выбрали? Совершенно свободно взяв билеты на Севастополь за полчаса до отправления, едва-едва успели скупиться насущным продовольствием и пивасиком, как пришла пора отлавливать Вику и грузиться.

< В промежутке с 15.10 до 17.03 не происходило ничего экзотического, за исключением заливания пивом и обливания потом >

17.50. Все еще “5-й километр”. Искушение было непомерно велико: ларёк “Медоборы” предстал вместилищем настолько соблазнительной кондитерской продукции, что я, Островский и Тарас, напрочь забыв о Балаклаве, времени и предусмотрительности, не сходя с места занялись "потреблением пироженок в ассортименте” (с) по-канадски отсутствующий Леша Глущенков.

... узкие щелочки глаз над мерно колышущейся округлостью живота. Удовлетворенное облизывание остатков заварного крема с топорщащихся усов. Какое там "Даниссимо"! "Медоборы" - пусть весь мир подождёт!!!”.

18.00 В рюкзаке Серёжки Романюка звонит будильник***, призванный разбудить меня в 6 утра. Вот вам и преимущество 12-часового режима в электронных часах... “Официальное время ожидания Попова” истекло и автоматически продлилось еще на один час. А куда он, болезный, от нас денется?

*** Такое впечатление, что у меня с собой был здоро-о-овый такой железный будильник :) На самом деле это были наручные часы :) (комм. С. Романюка)

18:10. Картина маслом: обгрызенный с угла кирпич ржаного хлеба и 2-литровая бутыль молока, самый чуток недопитая. Темные очки, забрызганные оным молоком усы, недельная щетина подбородка - типичный “кот Базилио”, типичный! На заднем плане - пивной ларек, низкая набережная с качающимися на воде лодками. Только потом замечаем скромно притулившегося к “картине” Андрюху с традиционно-обгорело-малиновым носом. Следуют серийные обнимания, дружественные похлопы по спинкам и животикам. Нас медленно, но неуклонно становится семеро.

Шеф безапеляционно вступает в должность, демонстрируя всем и каждому из присутствующих керамического негритёнка на верёвочке, заменяющего одновременно нательный крест и языческий охранный тотем, и сразу приступает к исполнению своих прямых обязанностей – “разводу” обладателей плавсредств. Мы тихонечко, чтобы ему, не дай Господь, помешать, отправляемся за питьевой водой, по пути решив, что должность “Шефа” уже давно пора сделать выборной и переходящей – уж больно всем алогубый негритенок понравился.

Пятью минутами позже. Все те же, но только отягощенные 15л воды. Не, ну определенно пора вырезать черную метку из закопченого днища моей кастрюли и низлагать Шефа - целых 60 гривен за несчастный катер!!! Это где ж такие Шефы, тьфу, кастрюли... в смысле посудины, за такие деньги, виданы???

Переваливаясь с борта на борт, будто обожравшийся рыбой пеликан и натужно кашляя черной копотью, наша посудина выбирается из путаницы отдаваемых и принимаемых концов, испуганной собачонкой шарахается от большого катера, следующего на Золотой Пляж и “тихой сапой” ползёт по едва подернутому рябью зеркалу балаклавской бухты. Вид на ближнее... если можно, по аналогии с “пригородом”, сказать “прибухтье”, мне очень и очень понравился. Если не высматривать “навороченных по самые мачты” прогулочных яхт, тулящихся к прибрежным мини-маркетам вереницы иномарок и прячущихся в пирамидальных тополях пятиэтажек, – конец 19 века чистейшей воды.

3-х этажные строения можно считать роскошью, всё остальное 1,5-2 этажа максимум. Грубо отштукатуренные стены, крашеные в серый и коричневый двухскатные железные крыши, низенькие зеленые заборчики, разделенные аккуратненькими каменными столбиками. Народу совсем немного, рыбаки орудуют своими нехитрыми снастями, складывая “наиболее выдающиеся экземпляры” в майонезные банки. Маленькие юркие лодчонки снуют взад-вперед, совершенно не обращая внимания на ворочающий ржавую баржу буксир. Заливающиеся веселым смехом юные купальщики, в свою очередь, совершенно игнорируют лодочки. Над всей этой сутолокой нависают округлые, поросшие редколесьем и кустарниками холмы в теплых тонах пробуждающегося заката.

Ближе к выходу из бухты, где жизнь исконно-гражданская постепенно вытесняется вымирающе-армейской, картина резко преображается. Слева по борту кубится бескрайняя серо-ржавая стена сухого плавучего дока, огражденного от “злых духов” заклинанием “Не швартоваться”. Над доком взбегают вверх по склону триединые башни крепости Чембало, связанные пунктирной нитью развалин крепостной стены - самый дальний форпост Великого Княжества Феодоро. Справа, среди укрепляющих склоны кирпичных стен, выгодно оттененный безлюдьем и разрухой, встает из вод морских портал "Объекта 825***" – вход, а точнее “вплав”, в подземный завод по ремонту подводных лодок. В глубоком черном проеме чуть виднеется прокаженная ржавчиной горизонтальная воротина - тяжелая, как сама Земля и густо поросшая по "ватерлинии” зеленой каймой водорослей.

*** Информация с веб-портала "Остров Крым", рубрика "Подземный Севастополь":

Начиная с 1958 года, центр тяжести подземных работ переместился из Севастополя на его окраины, в том числе и в Балаклаву. Здесь всего за несколько лет под скромным названием “объект 825” была построена огромная подземная база для подводных лодок. Она представляла собой трехсотметровый дугообразный подземный канал, входы в который закрывались стальными воротами-батопортами. К каналу примыкал подземный сухой док, в котором одновременно могли ремонтироваться две подводные лодки, и судоремонтный завод с несколькими цехами-тоннелями.Транспортные штольни вели от набережной канала к складам торпед и топливным резервуарам. В отдельном тоннеле хранились ядерные боеголовки.

После того, как в начале 1996 г. части Российского Черноморского флота покинули Балаклаву, подземная база была брошена и в течение буквально нескольких недель пришла в полный упадок. Сейчас это уникальное сооружение (из-за которого Балаклава более трех десятилетий была “закрытым” городом) служит пристанищем бомжей...

Уточнение из статьи Николая Черкашина "Подземная гавань субмарин": В официальных бумагах это место именовалось «Объект №825 ГТС». Однако никакого отношения к городской телефонной сети (ГТС) Балаклавы он не имел... Горная выработка в арочном железобетоне представляет собой объект противоатомной защиты 1-й категории. Комбинированный подземный канал позволял входить в него до семи подводных лодок одновременно. При угрозе ядерного нападения в штольнях завода могли укрыться несколько тысяч человек. Длина канала - 360 м, глубина - 6м, ширина - от 6 до 12 м,высота до свода - 12 м. Общий объем - 45 000 кубометров. В том числе воды - 20000 кубометров. Общая площадь - 6000 кв. м. Площадь водной поверхности - 3000 кв.м. Размеры дока: длина - 70 м, ширина - 6м, глубина - 6 м. Общая длина подземных ходов - 300 м.

Левее арки, уже на выходе их бухты, ограниченные снизу хаосом волнореза, высятся двухэтажные развалины, гордо величающие себя “London-Hotel”. Послать бы эту фотографию в Лондон, вдруг там нашлась бы денюжка на восстановление позорящего Великую морскую державу инвалида, а заодно и раздолбанной набережной. Кстати, кто не "поспешил видеть", тот опоздал. Летом 2003-го "Лондон-Готеля"*** на лике Балаклавы обнаружено не было. А посему фотография эта - из разряда исторических.

*** На его месте, кажется, построили крутой яхт-клуб красного кирпича. Может быть кто-то послал фото в Лондон? :) (комм. С. Романюка)

*** "Лондонская отеля" появилась в Балаклаве совсем недавно в результате съемок какого-то фильма (если не ошибаюсь "Азазель") (комм. П. Швед, Киев)

Откровенно дремлет Сережка Островский, рядом с ним мило улыбаются в 64 зуба его тёзки - Попов и Романюк. Солнце уже почти касается линии прибрежных утесов, бегут в нашу сторону длинные щупальца иззубренных теней, рассеченных надвое золотой лентой солнечной дорожки. На какое-то время отключаюсь от окружающего, погрузившись в пучину созерцания сложных узоров на грани извечной борьбы предзакатного света с тьмой. В неравной борьбе тьма побеждает - исподволь, незаметно заполняет мир вокруг, забрасывает десанты непроглядных теней в закоулки пустынных зданий, в витые развилки древесных стволов. Мрак забирается под ограненные белыми барашками волны, рожденные форштевнем нашего маленького бело-синего дредноута. Краски дня начинают исход в небытие.

Скалы слева наливаются киноварью и кровью, справа - чернильной тьмой, их острые контуры пламенеют расплавленной медью. Приоткрывается “бутылочное горлышко” бухты, катерок вырывается на волю и начинает забирать вправо. Едва–едва успеваем выплыть из узкой и длинной, как рыба-игла, бухты, как я вмиг понимаю, что красивее моей любимой “Айи со стороны Ласпи” в Крыму есть только “Айя со стороны Балаклавы”. Это особый, ни с чем не сравнимый кайф - не радость завоевания новой женщины, а сладостное и щекочущее осознание того, что та, избранная, которая для тебя дороже всех на свете, – самая лучшая.

Что-то во мне заранее знало, что, несмотря на отличия и богатое зеленое убранство, эта, совершенно новая Айя - та же самая. Солоновато-колюче-можжевеловая, розово-бесстыдная в своем обилии обнаженных бесстыдниц. Остро пахнущая разогретой на солнце сосновой хвоей, задумчиво рисующая янтарно-смолистые узоры на плоскостях серых каменных обломков. Покрытая толстым персидским ковром иголок с узором из колючих шишек и непрерывно осыпающаяся мелкими острыми камешками. Уходящая в смарагдовое море обрывистыми громадами цвета маренго, охры, обожженного кирпича и гордо возносящая ввысь свои неприступно-заповеданные склоны. Что-то во мне - знало...

Она еще очень далека, едва-едва оформляются увиденные в первый раз, но почему-то совершенно родные и такие ожидаемые контуры. У самого последнего видимого предела, вспарывает сияющую морскую гладь исполинский, самую малость загнутый в сторону берега, скалистый рог. Прямо за ним, выпущенной из лука стрелой, возносится в зенит безлесная стена коричневато-золотистого цвета, в самых верховьях прикрытая плотным зеленым куполом. Интересно, можно будет подобраться к ним по берегу?

19.15. Урочище Инжир-2. Почему именно “Инжир-2”, рулевой нам сказать так не смог, но это по большому счету не имело ровно никакого значения. Маленькая, чистая, аккуратная, достаточно малолюдная (по южнобережно-крымским меркам) бухта пришлась по душе всем сошедшим на по-домашнему теплую и уютную гальку тем благодатным вечером. Несколько шагов по блестящей, сваренной из нержавеющих труб лестнице на носу катера, были для кого-то немного грустным завершением замечательной недели совместного бытия, а для кого-то - первым, звеняще-радостным днем вожделенного отрыва от мягкого компьютерного кресла и надоевших за год благ цивилизации. Несмотря на резкую полярность ощущений, все без исключения сошлись в том, что “Инжир – это есть хорошо”.

Оранжево-красное, теплое, такое знакомое айинское солнышко уже совсем было “последний раз нырнуло” в темную бездну вод, а мы все купались и валялись, валялись и купались, напрочь забыв о необходимости хоть как-нибудь располагаться на ночь. Теплые пальцы почти незаметного вечернего прибоя лениво перебирали звонкую гальку, наполняя синкопированными ритмами далеких кастаньет тишину вечера, в такт им позвякивали холостяцкие банки рыбных консервов, неторопливо опустошаемые вилками, ложками, китайскими палочками, а то и просто замасленными пальцАми сомнительной чистоты...

В полуметре от места “полежалок”, мелкая, не крупнее пол-ладошки галька плавно уходила в розовое зеркало мерцающей воды и тут же сменялась россыпью темно-серых глыб размером с добрую легковушку, совершенно скрывающих южный горизонт. Немного левее в каменном хаосе открывался узкий длинный канал, залитый жидким золотом солнечной дорожки, перегороженный в дальнем конце почти правильно-конической глыбой. Из-за нее выступали призрачные высоты стены Кая-Баш, формирующей западную сторону балаклавской бухты. Еще дальше, у самого горизонта, почти растворяясь в розово-алом небе, едва-едва намечался контур мыса Фиолент, где я так давно не был. Потянулся, громко хрустнул суставами, подцепил кончиками пальцев все еще влажный блокнот, обнажил новую, зеленую, как сосновая хвоя, ручку и криво написал поперек третьей с конца страницы: Обязательно сходить от Балаклавы до Фиолента!

Краем уха улавливаю веселые нотки в доносящем откуда-то из-за спины голосе Попова. С усилием отклеиваю сознание от уносящей вдаль солнечной дорожки и прислушиваюсь:

...польско-украинской границе... безразличный пограничник... покрытый турецкими и немецкими визами паспорт..
.
- Вы откуда едете?
- Из Германии.
- А куда?
- В Крым. Отдыхать.
- Живёте где?
- В Молдове!
- <8-O ???

...вот то были глаза!

...снова ныряю в остывающий на глазах расплав солнца в Черном море, зовущий меня к Фиоленту. Но мысли уже убегают совершенно в другую сторону, на северо-восток, туда, откуда доносится тихое бормотание Попова, что-то втирающего лежащему со мной бок-о-бок Андрюшке. Сознание, в отличие от меня самого, совершенно не запыхиваясь взбирается на крутые скалы и летит, несется в наступающую ночь. Все дальше, дальше, за Крымский полуостров и Азов. Туда, где, мерно потягивая любимый красный портвейн, чуть покачиваясь в такт движению поезда Донецк-Севастополь, одиноким джином из-за стекла пыльной бутыли смотрит в грязное стекло вагона Женька Ковалевский, он же Gene, едущий в “наш Крым”. От этих мыслей веет теплом, радостью и еще чем-то, совершенно неуловимым, что вошло в мою жизнь этой, такой далекой весной, став совершенно особой частью бытия...

Чуть левее, за узким ланцетом пляжа, прямо на берегу громоздится тройка островерхих глыб. У их подножья копошится в запоздалом ужине запанкованная до предела группка наших пляжно-диких собратьев. Пятёркой метров выше их “логова”, на крутом склоне, лепятся единичные и парные сосны, настолько мягко-зелено-гармонирующие с желто-красными скалами и дополняющими их лазурно-розовыми морскими отражениями, что весь пейзаж кажется нарисованным темперой на бумаге.

Будто сама собой приглушается доносящаяся откуда-то издали музыка, стихают плески воды, всполохи смеха. Крупные слезы солнечной дорожки прокатились по подернутой горизонтальностью морщин поверхности моря и вдруг растаяли, немного не дотянув до горизонта. Солнце растворилось прямо в небе. На самой грани воды и воздуха, словно поддерживаемый невидимой рукой, парил небольшой пограничный катер. Было в этом немного мистики, и еще что-то от “Сонаты моря” Чурлёниса. Поставив последнюю точку, я очень осторожно, чтобы не спугнуть этого всепоглощающего покоя, выключил фонарик-циклоп и убрал в карман рюкзака блокнот. Тихая августовская ночь медленно вступала в свои права, которых никто не решался оспаривать.

День Восьмой